Французы даже пытались признать его одним из своих. Франклин всегда допускал, как отмечалось в начале этой книги, что его фамилия происходит от франклинов, то есть от названия представителей класса полноправных английских граждан, владевших земельными участками, и в этом он был почти наверняка прав. Но амьенская Gazette писала, что фамилия Franquelin была весьма распространенной в провинции Пикардия, из которой многие семьи эмигрировали в Англию.

Различные объединения французских философов, помимо учеников Вольтера и Руссо, также заявляли о своих претензиях на него. Наиболее известными являлись физиократы, первопроходцы в экономической науке, разработавшие концепцию laissez-faire (невмешательства государства в экономику). Эта группа стала для него новой Хунтой, и он писал очерки для ее ежемесячного журнала.

Один из самых известных физиократов Пьер Самуэль Дюпон де Немур (эмигрировавший в 1799 году в Америку, где позднее его сын основал химическую компанию Du Pont) описывал своего друга Франклина с пафосом мифотворца: «В его глазах читалось идеальное самообладание, — писал он, — а на губах играла неизменная спокойная улыбка». Другим внушал благоговение факт, что Франклин очень скромно одевался и не носил парика. «Все в нем говорило о простоте и чистоте естественных нравов, — восхищался один парижанин, сделавший также чисто французский комплимент его любви к молчанию: — Он знал, как быть невежливым, не будучи грубым».

Молчаливость и скромное платье ошибочно побуждали многих считать его квакером. Вскоре после приезда Франклина один французский церковник сообщал: «Этот квакер носит одеяние своей секты. У него приятное лицо, неизменные очки, на черепе мало растительности, он не снимает меховую шапку». Складывается впечатление, что Франклин мало делал для изменения этого образа, так как прекрасно знал, что Франция, всем на удивление, очарована квакерами. Вольтер превозносил их спокойную простоту в одном из четырех «Писем об Англии», а, как отмечал Карл ван Дорен, «Париж восхищался добротой и твердостью этой секты»[407].

Франклин прекрасно знал о том образе, который создал для себя, и забавлялся им. «Представьте меня, — писал он другу, — очень скромно одетым, с моими прямыми седыми волосами, вылезающими из-под моей единственной прически в виде меховой шапки, надвинутой на лоб почти до самых очков. Подумайте, как это может выглядеть среди напудренных голов парижан». Это был образ, очень отличавшийся от того, который он имел и о котором писал Полли во время своего первого визита во Францию в 1767 году, когда купил «уйму париков» и велел портному «сделать из себя француза»[408].

Действительно, его новый простоватый внешний вид был отчасти позой, искусным творением первого великого американского имиджмейкера и мастера пиара. Он появлялся в своей мягкой шапке из меха куницы на большинстве светских приемов, в том числе и на приеме в знаменитом литературном салоне мадам Деффан, и этот предмет одежды стал неотъемлемым атрибутом всех его изображений на медальонах и портретах. Эта шапка служила символом исконной чистоты и добродетельности Нового Света, подобно тому, как неизменные очки (также изображавшиеся на портретах) стали символом мудрости. Все это помогало ему играть ту роль, в которой и представлял его себе Париж: благородного сельского философа и простоватого мудреца из лесной глуши — даже несмотря на то, что бóльшую часть жизни он прожил на Маркет-стрит и Крейвен-стрит. Франклин отвечал взаимностью на то обожание, которое проявляла к нему Франция. «Я нахожу их самой приятной нацией на свете», — сообщал он Джозайе Квинси. «Испанцы по общему мнению считаются жестокими, англичане надменными, шотландцы дерзкими, датчане жадными и т. д., но я думаю, что французы не имеют национального порока, который можно было бы им приписать. Они склонны к фривольностям, которые, впрочем, достаточно безвредны». Как он писал своему бостонскому родственнику, «это самая учтивая нация в мире»[409].

В Англии Франклин создал уютное домохозяйство с неофициальной семьей. Во Франции он быстро организовал не просто домохозяйство, но настоящий двор в миниатюре. Этот двор находился и в прямом, и в переносном смысле между салонами Парижа и дворцом в Версале и со временем стал включать не только необходимые элементы новой семьи, но и широкий круг многочисленных визитеров: друзей, депутатов, шпионов, интеллектуалов, придворных и флиртующих дам из числа обожательниц Франклина.

Деревушка Пасси, в которой Франклин главенствовал в своем избранном кружке, представляла собой группу вилл и поместий приблизительно в трех милях от центра Парижа, на краю Булонского леса. Одна из лучших тамошних усадеб принадлежала Жаку-Донатьену Лерай де Шомону, торговцу-нуворишу, который сделал состояние на торговле со странами Ост-Индии и который был теперь мотивирован — искренней симпатией и надеждой на прибыль — на то, чтобы связать себя с делом борьбы за независимость американских колоний. Он предложил, причем первоначально без всякой платы, комнаты и питание Франклину и его компании, и его поместье в Пасси стало первым зарубежным посольством Америки. Для Франклина это место было идиллическим. Он имел «прекрасный дом» и «большой сад для прогулок», а также «множество знакомых», как сообщал он миссис Стивенсон. Единственное, чего ему недоставало, так это «порядка и экономии в моей семье, которые были установлены под вашим руководством», — добавлял он, делая лишь слабый намек на то, что мог бы пожелать ее возвращения и восстановления в статусе партнера по домохозяйству. Но он не настаивал, так как чувствовал себя весьма комфортно в новой компании и в новом женском обществе. «Я не помню, чтобы когда-нибудь видел деда в более добром здравии, — писал Темпл Салли. — Воздух в Пасси и теплые ванны три раза в неделю превратили его в молодого мужчину. Его приятная веселость заставляет каждого влюбляться в него, особенно дам, которые всегда позволяют ему поцеловать себя».

Главное здание в поместье Шомона (на котором Франклин установил молниеотвод) было окружено несколькими павильонами, садами в английском стиле и величественными террасами, а поблизости имелся восьмиугольный пруд, с берега которого открывался вид на Сену. Обеды, подававшиеся в два часа дня, состояли из семи блюд, и Франклин вскоре собрал у себя коллекцию вин более чем из тысячи бутылок бордо, шампанского и шерри. Остроумная мадам Шомон исполняла роль хозяйки дома, а ее старшая дочь стала «дамой сердца» Франклина. Он также увлекся несовершеннолетней дочерью сеньора деревни, к которой, выдавая желаемое за действительное, обращался как к своей «госпоже» (когда она вышла замуж за маркиза Тоннера, мадам Шомон скаламбурила: «Все молниеотводы господина Франклина не смогли бы предотвратить попадания молнии в мадемуазель»).